Кто б ни был ты, чей взор с участьем
На грустные стихи мои падет,
Кто обо мне слезу тайком прольет,
Знай: не усталостью, не злобой иль несчастьем
Моя печаль зарождена.
Еще кипучих сил душа моя полна.
Но Совесть бледная, как строгая Сивилла,
В нее, как в темный храм, торжественно вошла,
И яркий факел в ней зажгла
И чувства все мои, и мысли осветила…
С тех пор не властны надо мной
Случайных слов и дел обманчивые чары,
С тех пор меня гнетут тяжелые кошмары,
И нет забвенья мне средь суеты земной.
И я взываю к вам, небесные пустыни,
К тебе, земля — моих страданий колыбель:
Откройте сердцу жизни цель,
И, если где-нибудь мерцает луч святыни, —
О, дайте этот луч увидеть мне хоть раз!
Я сохраню его! Как в золото алмаз,
Я в гимны светлые его с восторгом вправлю
И людям подарю, и души их избавлю
От ужаса пред бездной бытия,
Которым все они истомлены, как я.
Напрасно над собой я делаю усилья,
Чтобы с души стряхнуть печали тяжкий гнет.
Нет, не проходят дни унынья и бессилья,
Прилив отчаянья растет.
Без образов, как дым, плывут мои страданья,
Беззвучно, как туман, гнетет меня тоска.
Не стало слез в глазах, в груди — негодованья.
Как смерть, печаль моя тяжка.
И сам я не пойму, зачем, для чьей забавы
Ряжу ее теперь в цветной убор стихов.
Ужель страданьями гордиться я готов?
Ужель взамен я жажду славы?
Как радости людей, и скорби их смешны.
Забвенья! Сумрака! Безлюдья! Тишины!..
Знаком ли вам рассказ о гордом Агасфере?
Родился с Господом в один он день и час,
И, полюбив людей любовью, чуждой вере,
Хотел спасти их и не спас.
И проклял в нем Господь неверье и гордыню,
Пройдя пред ним с венцом терновым на челе:
«За то, что ты отверг небесную святыню,
Ищи святыню на земле».
С тех пор он странствует. Людской души тревога
Близка его душе. Земные все пути
Скорбя, он истоптал. Он в людях ищет Бога
И не надеется найти.
Изведал в мире все и был обманут всем он.
Надежду и тоску влача из века в век.
Он все отверг, любя. Он — человеко-демон,
Как Тот был Богочеловек.
Ты хочешь повесть знать моих морщин глубоких,
Обветренных дыханием веков?
Ты хочешь знать, давно ль я стал таков
И от каких невзгод жестоких?
Поймешь ли их? Тебе, случайностей рабу,
Довольно быть на миг обласканным Фортуной:
Глоток вина, объятье девы юной —
И прославлять готов ты Бога и судьбу,
И прошлое светло, грядущее в сияньи,
И на душе весна, и праздник в мирозданьи.
Но первый грянет гром: тщеславию удар,
Успех соперника, или измена милой —
И отцвела весна, и мир скучней могилы,
И жалок человек, и жизнь — бесцельный дар.
Не так рождается печаль души могучей,
Но в ней с младенчества, как плод в утробе, спит,
Как молнии таятся в туче:
Не солнце их зажгло, не вихорь погасит.
Случайное не властно надо мною.
Будь мой отец рабом, будь трон удел его —
Я б той же, как теперь, дорогой шел земною,
Я сам — своя судьба и вечен оттого.
Я тот, кто осужден без отдыха идти
Без отклика взывать, изнемогать без славы,
Я тот, кто истоптал все трудные пути,
Везде на терниях оставив след кровавый.
Я тот, кто на глухом распутии времен
Стоял, измученный надеждой и тоскою,
Меж колыбелию пустою
И гробом, ждущим похорон.
Я тот, чей страстный дух во всех кумирах века
Искал богов, но идолы обрел.
Я тот, кто, полюбив людей и человека,
В сердечных тайниках прочел,
Что лживы все мечты, желанья, помышленья
Все, кроме смутной жажды обновленья.
Я тот, кто, всех любя, всем стал невольный враг,
Чья грудь полна молитв, а речи отрицанья,
Кто водрузил сомнений черный стяг
На всех вершинах мысли и познанья.
Я тот, кто, шествуя пустыней, изнемог.
Но яркая звезда шла в небе предо мною
И голос мне звучал: пустынею земною
Ступай, пока зовет и гонит грозный Бог.
И я вставал и шел, покорный грозной силе,
И приходил опять иль к бездне, иль к могиле.
Он шел, усталый, как всегда,
И, как всегда, неутомимый.
Кругом кипел толпы поток неудержимый.
Был вечер. В этот час большие города
Клокочут, как вулкан, наружу извергая
Пороки жгучие и дымный чад страстей, —
Все, что скопилось днем, таясь в сердцах людей.
Вдоль пыльных улиц гром гудел, не умолкая,
От говора толпы и грохота карет.
Сверкали мишурой наряды, как и лица,
В огонь зари и в пыль оделася столица,
Блестящая, как сон, мятежная, как бред.
Он шел, потупя взор, десницей вечной мести
Опять куда-то вдаль гоним.
И вот поднялся он к воротам городским
По сонным улицам предместий
И, тяжкой поступью взойдя на гладкий вал,
Застыл в лучах зари, высокий и согбенный.
Вечерний ветерок играл
Его одеждою нетленной.
Увы, на всей земле лишь ветер с ним знаком,
Лишь ветер иногда с ним шепчется тайком
И несекущиеся пряди
Его отверженных седин
Ласкать решается один.
Но странник не был рад ласкающей прохладе.